Ректор Института Пушкина — РБК: «Мигрант должен понимать русскую речь»

Ректор Института русского языка имени Пушкина Наталья Трухановская в интервью РБК рассказала о планах по изменению экзамена для мигрантов, отношению к феминитивам и судьбе русского мата

«Язык — это зеркало состояния общества»

— Вы ректор или ректорка?

— Я ректор — это однозначно. Более того, когда я пишу научные публикации, я автор, а когда я редактирую какой-то текст, я редактор. Вы ведь не называете мужчину, который работает в прачечной, прач. Почему же нужно женщину — автора статей называть авторкой или женщину — ректора вуза — ректоркой?

— Актер и актриса все-таки существуют.

— «Актер» и «актриса» — это устоявшиеся, абсолютно нормальные слова, которые соотносятся с речевой и даже литературной нормой. Даже слова «директор» и «директриса» в нашем языке существуют и не вызывают никакого отторжения. Хотя справедливо отметить, что слово «директриса», как, например, «инспекторша», — это лексика, отражающая пренебрежительное отношение к представителю профессии. «Инспекторша зашла, что-то тут посмотрела, понюхала — и бог с ней». А вот если говорят: «Инспектор зашла» — значит, это уже более официально и уважительно.

— Но вы видите тяготение русского языка к феминитивам?

— Я бы не назвала это тяготением. Язык — это зеркало того состояния, в котором живет общество. А у нашего общества сейчас нет тяготения к тому, чтобы подчеркивать гендерное различие с точки зрения профессий. Наоборот, можно обнаружить массу заимствований из иностранных языков в чисто женских сферах, но с мужскими названиями профессий: бьюти-дизайнер, бьюти-специалист, спа-технолог. А ведь это современные виды деятельности. Так что все разговоры про феминитивы я считаю не более чем данью моде.

Кстати, попытки внедрить такие словоформы есть не только в нашем языке. Какое-то время назад похожий тренд переживал немецкий. В нем есть неопределенное местоимение man, которое образовано от существительного Mann — «мужчина». И при помощи этого местоимения образуются неопределенно-личные предложения: man sagt — «говорят», man fragt — «спрашивают» и так далее. В какой-то момент в немецком пошло аналогичное движение: а почему это когда женщины говорят и спрашивают, то употребляется неопределенно-личное местоимение man, образованное от «мужчины»? И начали пытаться заменить это словом frau от существительного «женщина». Тренд не прижился вообще. И теперь это осталось лишь в воспоминаниях лингвистов. То же самое произойдет и с нашими «авторками», «блогерками» и «ректорками».

— Решение Верховного суда, который признал (согласно опубликованному изданием «Свободные новости» решению) феминитивы признаком движения ЛГБТ («международное общественное движение ЛГБТ» признано экстремистским и запрещено в России), на этом тренде как-то отразится? И как вы это объясняете студентам?

— Наши студенты об этих трендах узнают быстрее нас. В рамках дискуссий, конечно, мы это обсуждали, в том числе и новость о решении Верховного суда. Не могу сказать, что мы преподаем это как полноценное языковое явление. Просто потому, что языковым явлением это так и не стало. Язык — это продуманный живой организм, который всеми силами защищен от всяческих микробов и вредных бактерий.

— Несмотря на эту, как вы говорите, защиту, кофе признали словом среднего рода. В последние годы словари фиксируют изменения, которые выглядят как определенная уступка неграмотности, как упрощение языка. Отражает ли это деградацию образования?

— Я тоже воспитана в речевой культуре, в которой употребление слова «кофе» в среднем роде означало принадлежность к кругу малообразованных людей. Из той же оперы, что «звонит» с ударением на первый слог. Но в данном случае это не уступка массовой неграмотности. Дело в том, что изначальная форма этого слова — «кофей». И здесь мужской род однозначен. В XX веке мы приблизили его к европейской форме «кофе», а мужской род достался по наследству. При этом общее правило для слов, оканчивающихся на-е — принадлежность к роду среднему. Так что случай с «кофе» — это не упрощение, а попытка ассимилировать слово к грамматике русского языка.

Что касается упрощения языка в принципе, мне это кажется расхожим мифом, примерно как рассуждения о том, что существовал «золотой век», когда люди были как эльфы, образование было прекрасным, а культура — полный Ренессанс. Почему-то мы массово считаем, что наши прадеды — вот они-то говорили, а мы все сделали примитивным и спустили на уровень блогеров.

На самом деле наш язык и не упрощается, и не усложняется. Как любой живой организм, как мы с вами, он развивается. Идет нормальная эволюция. И это упрощение, о котором мы говорим, оно носит условный характер. По сравнению со старославянским, в котором было огромное количество прошедших времен, современный русский действительно проще. Однако появился совершенный и несовершенный вид глаголов, которого в других языках нет. Сохраняется некий баланс.

«Массовое снижение грамотности — это иллюзия»

— Как за последние десять лет изменился уровень грамотности населения?

— Никто из нас не может адекватно и объективно оценить уровень грамотности ни сейчас, ни раньше. Из прошлого до нас дошли либо выборочные школьные сочинения, либо тексты профессиональных журналистов, писателей и критиков, для которых грамотность — обязательное качество. Мы на самом деле не знаем, как тогда массово писали школьники, была ли молодежь грамотной. Для этого нужно смотреть личные переписки, но их нет. А иллюзия о массовом снижении уровня грамотности населения возникает из-за того, что сейчас в публичном поле появилось множество текстов непрофессиональных авторов, большое количество переписок и так далее.

— Востребован ли высокий уровень грамотности в обществе?

— Мы работаем с крупными кадровыми порталами вроде SuperJob и HeadHunter и отслеживаем требования к знанию русского языка. За последние три года доля работодателей, в вакансиях которых указан грамотный русский язык, выросла до 70–80%. Грамотность делает человека конкурентоспособным на рынке труда. Я как-то видела вакансию заправщика, в которой единственным требованием были «навыки грамотной речевой коммуникации на русском языке».

— ЕГЭ повлиял на грамотность?

— Я не готова обсуждать систему ЕГЭ в целом. Эта реформа была принята, и с ней нужно жить. Что касается ЕГЭ по русскому, я не думаю, что экзаменационный формат может повлиять на знание языка. Это параллельные миры. ЕГЭ — это форма контроля знания. Все. А реальное знание зависит от преподавания в школе, от учителя, его подготовки и квалификации. Я не могу судить обо всей стране, но конкретно к нам приходят очень хорошо подготовленные дети. Понятно, что это ориентированные на филологию и лингвистику абитуриенты, но их не становится меньше, и средний балл не падает.

— Вы принимаете абитуриентов по ЕГЭ. По итогам первого семестра не разочаровываетесь в набранных абитуриентах?

— Когда ЕГЭ только входил в оборот, вузы действительно фиксировали такие случаи: вроде бы студент поступил с высоким баллом, а на занятиях явно недотягивает. С чем это связано, за все прошедшие годы мы так и не поняли. Мы с таким явлением не сталкиваемся, но мы вуз узкопрофильный, если так можно сказать, «бутиковый», к нам идут заранее мотивированные студенты. Так что отсева после первого семестра у нас практически нет.

«Работа учителя часто носит рутинный характер»

— Накануне интервью мы опросили знакомых учителей русского языка, какие вопросы они задали бы вам. И общая проблема, которая их беспокоит, — разные варианты написания слов в словарях и большое количество исключений. И они не понимают, как объяснить детям, что правильно.

— Язык как инструмент постоянного пользования очень живой. Кто бы еще 20 лет назад мог бы подумать, что слово «кофе» получит средний род. Обычно то, что входит в школьную программу, все-таки зафиксировано однозначно. Однако, когда учителя сталкиваются с каким-то явлением, которое получило разные толкования, к этому стоит относиться как к любому жизненному явлению. Я бы посоветовала учителю использовать эту возможность, чтобы пробудить в школьниках интерес к науке, дать им мотивацию на исследование, пробудить творческую составляющую. Другое дело, что в нашей системе образования это не очень удобно для самого учителя. Его работа часто носит рутинный характер.

— Вы сказали, что 20 лет назад никто не мог поверить в «кофе». Сколько лет, на ваш взгляд, должно пройти, чтобы русский язык трансформировался до неузнаваемости?

— Даже за период с начала 2000-х и наша жизнь, и наш язык изменились очень заметно вслед за состоянием общества, за современными технологиями главным образом. В 1950–1960-х годах даже сленговые выражения особо не менялись. А сейчас уже неологизмы прошлого десятилетия устарели. Мы уже не СМС пользуемся, а мессенджерами. Еще два года назад это был WhatsApp, сейчас — Telegram. Точно так же вслед за этим технологическим прогрессом меняется и наш язык. Но мы с вами особо этих перемен не заметим, если только не уедем лет на десять на необитаемый остров.

 «Наша система образования не была готова к такому потоку мигрантов»

— Как на трансформацию языка влияет уровень миграции?

— Если продолжать разговор в контексте образования детей с миграционной историей, для которых русский язык не является родным, то, конечно, наша система образования не была, да и не могла быть готова к необходимости перестраиваться под такой большой поток инофонов (так называют детей, оказавшихся в непривычной языковой среде. — РБК). Конечно, к этому не готов никто. Но сейчас идет большая работа, в том числе с нашим участием, причем как на уровне самих образовательных программ, так и по линии повышения квалификации преподавателей. Возможно, что-то придется закреплять на законодательном уровне, поскольку столь масштабные изменения не могут носить хаотичный характер.

— Для мигрантов, которые желают получить российское гражданство, существует тест, который включает в том числе проверку знания русского языка. Считаете ли вы его достаточным?

— У нас существует несколько видов тестирования на знание русского языка. Они различаются по цели приезда мигранта в страну. Если мы говорим о тесте на знание русского языка как иностранного, который сдается при получении вида на жительство или гражданства, то этот экзамен вызывает меньше всего вопросов по своему содержанию и по самой процедуре. Единственный момент, который мы хотели бы пересмотреть, — это количество баллов, которые демонстрируют успешную сдачу. Сейчас это 50 из 100. Мы считаем, что этого недостаточно. И мы уже внесли свое предложение вернуть планку положительного результата в 80 баллов из 100.

— Что вызывает у вас вопросы в других видах тестирования для мигрантов?

— В первую очередь экзамен, который сдают трудовые иммигранты: туда включены и русский язык, и история, и законодательство. Мы предлагаем вернуть часть, связанную с говорением. В подзаконных документах, которые были разработаны и приняты по итогам общих изменений 2021 года, говорение было исключено. С точки зрения специалистов нашего института, словесная живая коммуникация — это главный гарант того, что будущий трудовой мигрант сможет адекватно выполнять профессиональные действия и социализироваться в обществе. Не так важно, знает ли он историю России и как быстро на карте Москвы найдет Красную площадь. Он должен понимать русскую речь, указания, которые ему даются на рабочем месте, он должен уметь изложить свои мысли как в профессиональной коммуникации, так и в бытовой среде.

— Ваши пожелания находят отклик у ведомств, которые привозят трудовых мигрантов?

— Конечно, это находит отклик, но на бумаге провести подобные изменения не всегда легко. Я озвучила вам позицию нашего института, но есть и другие мнения, которые тоже важно учитывать.

— На днях сотрудница Института была задержана по делу о мигрантах. «Преступная группа, в которую входили сотрудники института русского языка им. Пушкина, помогала мигрантам сдавать экзамены на знание языка и истории России и тем самым обеспечила незаконное пребывание в стране 464 иностранцев», — сообщил СК. Расскажите как вы видите ситуацию? Кто задержан по делу? Будут ли какие-то изменение в правилах работы, чтобы исключить коррупционную составляющую?

— Могу с уверенностью сказать, что никто из штатных сотрудников вуза не был задержан и никому никаких обвинений не предъявлялось. В Институте следственные действия не ведутся. По конкретной ситуации могу прокомментировать, что одна из обвиняемых, фамилию которой обнародовал следственный комитет, ранее сотрудничала с Институтом русского языка на неполную ставку в качестве внешнего совместителя в дистанционном режиме. Так что информация, появившаяся в СМИ, крайне преувеличена.

Понятно, что у Института Пушкина сильный бренд и мировая репутация и СМИ ухватились за эту историю. Могу даже предположить, что нам намеренно хотят помешать в нашей основной деятельности, связанной с популяризацией русского языка в мире. В отношении контроля работы по тестированию на знание русского языка в Институте уже давно реализуются самые жесткие меры и приняты все необходимые локальные нормативные акты. Подчеркну, что Институт Пушкина оказывает всестороннее содействие правоохранительным органам в вопросе привлечения к уголовной и административной ответственности лиц, виновных в нарушении порядка процедуры проведения тестирования.

«Чем ваши чепаны круче, чем Max Mara»

— Как меняется количество русскоговорящих за рубежом на фоне отказа от него во многих странах бывшего СССР? Есть ли тенденции к снижению престижа русского языка в целом?

— Количество говорящих на русском языке или владеющих им людей действительно сокращается. Если на 2020 год это были 280 млн человек, то в 2022-м — уже 255 млн. Но чем оно вызвано? Тем, что все резко расхотели учить русский? Нет. Это вызвано естественной убылью населения. В период Советского Союза был большой блок социалистических стран, в школах которых русский язык был обязательным: Польша, ГДР, Югославия, Румыния. И сейчас то поколение уходит, а молодежь выбирает другие языки. В чем-то схожа ситуация и в странах СНГ. Поколение моих ровесников свободно говорит на русском. Но вот молодежь, те же сотрудники гостиниц, например, уже предпочитают английский. Здесь работают такие вещи, как государственная политика, неформальные требования рынка труда и экономики.

Тем не менее в странах СНГ русский по-прежнему остается единственным языком межнациональной коммуникации, нашего межкультурного диалога и, соответственно, диалога бизнеса. Если коммерческая компания в Азербайджане хочет вести бизнес с коммерческой компанией в Киргизии, она естественным образом будет вести этот бизнес на русском языке.

Представьте: вы запускаете свой бренд одежды в Узбекистане, например современные чепаны (традиционный элемент одежды. — РБК), и хотите выйти на глобальный рынок, а для вас таким рынком наверняка будет Россия. Что нужно сделать для того, чтобы рассказать о своей продукции? Завести аккаунт в Instagram (принадлежит компании Meta, деятельность которой признана в России экстремистской и запрещена. — РБК). И, помимо красивых фотографий, там должен быть хороший текст, в котором будет написано, почему нужно покупать именно ваши чепаны, а не какие-то другие и чем ваши чепаны круче, чем условный пиджак от Max Mara. Допустим, напишет вам этот текст подруга. А дальше что? Как вы будете отвечать на комментарии? Там же пойдут вопросы: а какого состава ткань, а можете ли сшить вот такой размер, а как оформить доставку и так далее. И чтобы раскрутить свой бренд, вам нужно владеть русским языком. То есть ты должен, для того чтобы это продать, хорошо отвечать на эти комментарии. Все, тебе нужен русский язык. По-английски твой Instagram никто не будет читать. И ни в одной англоязычной стране твой чепан никому не нужен. У них там свои есть. У них другие люди.

Дальше — наука. Русский для стран СНГ остается тем языком, через который они могут продвигать свою науку дальше в мир. Язык научных публикаций — русский. По данным официальной статистики, 90% диссертаций в вузах Киргизии защищаются на русском.

— Давайте расширим географию: как вы оцениваете текущий спрос на русский язык в мире? В том же Китае, с которым мы наращиваем торговые отношения, готовы его изучать?

— Количественно спрос не изменился. Да, безусловно, мы видим спад интереса со стороны стран Западной Европы. Хотя у нас сохраняется запрос на тестирования: наши экзаменационные комиссии выезжают и в Германию, и в Италию, и в Болгарию. У нас ведь тоже есть свой экзамен, а-ля английский TOEFL — ТРКИ. Да, возникают сложности с выездом, с расчетами, но запрос остается.

Произошло перераспределение. Колоссальный запрос идет от стран Юго-Восточной Азии: Вьетнам, Лаос — страны советского присутствия. Нарастает Мьянма, Камбоджа, Малайзия — в основном из-за перераспределения туристического потока. Многие граждане этих стран работают в гостиничном секторе, и им важно знать русский, чтобы принимать путешественников.

Что касается Китая, там тем более колоссальный запрос. Они понимают, что для нас язык делового общения — русский. Это особенность нашего менталитета: если вы хотите вести с нами бизнес, будьте любезны, выучите наш язык. И мне кажется, что это хорошая позиция. Мы работаем с китайскими коллегами очень плотно. Они готовы серьезно в это вкладываться. Любыми ресурсами, которые для этого необходимы.

— Из Северной Кореи запрос есть?

— — Да. Буквально недавно мы имели честь принимать официальную делегацию КНДР во главе с министром образования. Коллеги имеют четкое понимание, что им нужен русский язык, причем на высоком качественном уровне. И в лице нашего Института они увидели того партнера, который может его обеспечить, при этом в разных форматах и в сжатые сроки. Ребята из Северной Кореи очень дисциплинированные, с ними работать одно удовольствие. Их привезли, они четко все выучили, поехали делать домашние задания. И так на следующий день. Это, наверное, самые дисциплинированные студенты.

— В Африке на фоне инициатив по сближению с Россией проявляют интерес к русскому языку?

— Саммит Россия — Африка, который летом прошел в Санкт-Петербурге, стал катализатором — я сейчас просто сгибаюсь под гнетом запросов из Африки на русский язык.

Например, на саммите я познакомилась с ректором одного из вузов Демократической Республики Конго Университет Калеми, ректор Виктор Калунга Чикала. В Конго русского языка нет нигде! Ни в одном из университетов Конго нет даже маломальской кафедры славянских языков. В декабре к нам приехала делегация во главе с этим ректором, мы четко прописали, что и как делаем. За неделю ректор погрузился полностью в нашу среду — Москва, зима, мороз, снег, лед, украшения, наши песни-пляски. Он успел даже побывать на институтском новогоднем празднике. И вот в феврале министр образования Конго направил ректорам всех вузов страны письмо с просьбой произвести у себя отбор преподавателей, которые поедут в Москву в Институт им. Пушкина изучать русский язык. А вернувшись, в каждом из этих вузов создадут центр русского языка и начнут реализовывать образовательные программы. Вот такой пример мягкой силы.

«Эра русского языка в мире возможна»

— Видите ли вы перспективу, что с декларируемым «разворотом на Восток», упрочнением экономических связей с тем же Китаем, с арабским миром у нас пойдут заимствования из этих языков? Или они настолько чуждая языковая группа, что это вряд ли произойдет?

— Недавно в Санкт-Петербурге проходил Международный форум труда, на который съехались министры труда и социальной защиты из разных стран. Один из выступающих, как и вы, начал говорить, что раньше наша страна была обращена в сторону Запада, а теперь мы развернулись в сторону Востока. И председатель собрания очень сурово прокомментировал этот тезис: «Мы настолько большая страна, что нам не надо никуда поворачиваться. Мы как стояли, так и стоим. Вопрос, кто к нам повернулся в данный момент». Я не знаю, где истина: мы повернулись или к нам повернулись. Но мне понравилось это высказывание.

Язык берет заимствования откуда-то не просто так — назавтра наше общество проснулось и подумало: «Ой, нам так нравятся арабские страны, давай-ка мы посмотрим, что там у них в языке и себе что-нибудь позаимствуем». На самом деле в любой язык заимствования проникают за счет экономических связей и технологического прорыва. Всегда доминировал какой-то общемировой язык. При Петре I это был немецкий, он представлял группу, которая двигалась в Россию вслед за нужными стране технологиями. В какой-то период мы это все заимствовали, прекрасно у себя укоренили, и пришло время французского языка — XIX век, когда часть российского дворянства по-русски практически не говорила. Это можно объяснить продвижением французской культуры, парикмахерского искусства, моды, парфюма. Затем наступила эра английского языка — IT-технологии зародились в англоязычном пространстве и все свои наименования получили на английском языке. Хочешь не хочешь, а для того, чтобы пользоваться современными технологиями, хоть какой-то уровень владения английским должен быть.

Если страны Востока сделают что-то такое, что невозможно будет называть никак иначе, кроме как на их языке, то мы это, как и другие, прекрасно заимствуем. Мы первые отправили спутник — в других языках нет другого наименования спутника в космосе, кроме как нашего слова.

— Возможна ли эра русского языка?

— Конечно, если мы еще несколько условных «спутников» запустим.

— Насколько массовый отъезд россиян за последние два года вызвал всплеск интереса к русскому языку в странах релокации?

— Да, мы наблюдали некоторый отток профессиональных кадров. Но, с другой стороны, за счет этого туда действительно пришел русский язык. Появилась потребность если не в полноценных школах, то в образовательных центрах для русскоязычных детей за счет людей, которые в последние два года приняли решение пока пожить в другом месте. Всем нужно учить своих детей. Я не знаю, чтобы кто-то из тех, кто по каким-то причинам уехал, отказался от русского языка и культуры.

Во многом благодаря этому начали образовываться небольшие преподавательские сообщества, которые никак не связаны с государственными образовательными программами. Замечательные наши соотечественницы, которые где-то за рубежом живут, выходят на нас как на профессиональных консультантов. Например, я консультирую одно из таких чудесных сообществ, где девушка-лидер живет в Турции, а преподаватели — и в Бразилии, и в Перу, и во Вьетнаме, и в Таиланде. Они очень хотят преподавать русский язык, но просто не знают как — они не профессиональные преподаватели, не методисты. Поэтому мы их снабжаем нашими материалами. Они притягивают к себе других женщин (как правило, это женщины), которые также могли бы преподавать.

— По ощущениям, россияне стали очень часто использовать нецензурную лексику. С чем связан рост использования нецензурной лексики и есть ли он?

— Еще какое-то время назад эта лексика, помимо того что лингвистически относилась к категории ненормативной, была табуирована в публичной сфере. Никто не знает, кто как разговаривал на кухне, во дворе, в купе поезда, но в публичной сфере это было табу. Я не знаю, в силу каких общественно-политических или общественно-социальных причин вдруг стало можно выражаться так публично. Отсюда и пошло широкое распространение употребления этой лексики в нашем языке.

Наверное, тут вопрос в том, что кто-то должен стать новым образцом. До распада Советского Союза таким эталоном были государственное телевидение, государственные СМИ. Все смотрели телевизор и понимали, как правильно надо говорить.

Понятно, что нереально всем блогерам запретить употреблять обсценную лексику. Один из возможных сценариев, который я могу спрогнозировать: за счет того, что эта лексика становится все менее табуированной, все более распространенной, она постепенно перестанет быть запретным плодом, перейдет на уровень нейтрального рода ругательств, которые у нас и за ругательство не считаются. Выражение «черт побери» когда-то тоже было табуированной лексикой. Может быть, мы пойдем по пути других языков. Например, в немецком есть бранная лексика, но нет лексики ненормативной, нет такого лексического слоя, как мат.

— Это будет закономерным развитием языка или его деградацией?

— Не может развитие языка проходить в отрыве от развития человека и общества. Если наше общество начнет идти в сторону каменного века, наш язык тоже потеряет всю свою культурную составляющую, потеряет глобальные связи с другими мировыми языками и превратится в набор лексических или грамматических средств, которых достаточно для того, чтобы на скале что-то нацарапать и забить мамонта, притащить его в пещеру и поджарить. Но, поскольку я надеюсь, что наше общество идет строго в обратную сторону, язык будет развиваться вместе с ним. Чем лучше живет наше общество, чем богаче культура, литература, кино, все, что составляет культурную часть нашей жизни, тем богаче наш язык и меньше шансов, что он обеднеет.

 «Хотелось бы, чтобы лидеры мнения держали себя в руках»

— В речах политиков и других публичных людей стало появляться много оскорблений в адрес других народов, национальностей, людей с другим мнением. Насколько влияет на общество попадание таких выражений в общедопустимую лексику?

— Говорить некультурно может каждый, но есть нормы, которые необходимо соблюдать. Если я приду на рынок и начну покупать огурцы, пользуясь словами Пушкина, наверно, я буду выглядеть очень неестественно. Но если я приду в парламент или в университет на лекцию к студентам и начну общаться в том речевом коде, в котором только что покупала огурцы на рынке, это тоже будет странно. Это разные коммуникативные ситуации. Люди, которые формируют наше общественное мнение, должны формировать и хороший язык.

— Чем объясняется тяга некоторых публичных людей намеренно занижать свою лексику? Это попытка достучаться до всех слоев населения?

— Я думаю, что это связано с остротой момента, со всплеском агрессивности, который находит отражение в языке. Представьте, что кто-то вламывается к вам в дом. Будет странно сказать ему: «Будьте любезны, покиньте, пожалуйста, помещение. Вы мешаете нам ужинать». Наверно, мы будем выражаться немного другими словами и производить немного другие действия. Очень хотелось бы, конечно, чтобы те люди, которые являются лидерами общественного мнения, немного держали себя в руках, помня о том, что это пройдет, а в языке, в сознании, к сожалению, что-то закрепится.

— Как пандемия и конфликт на Украине повлияли на язык? Появились ли новые слова?

— Есть сиюминутное влияние, которое схлынет ровно так же, как и сама острая ситуация. Пандемия, конечно, свой отпечаток наложила. Ровно так же, как это произошло в английском и немецком языках. Никто так часто в прошлом не использовал аббревиатуру СИЗ (средства индивидуальной защиты). А мы еще и начали эту аббревиатуру склонять: «Ты с собой СИЗы взял?» Слово «маска» приобрело дополнительное значение. Мы забыли, что маска может быть карнавальной, тотемной и прочее — это исключительно одноразовая маска. Слово Zoom стало у нас нарицательным, как когда-то в 1990-е годы слово «памперс». У нас появились «коронадиссиденты» и «антиваксеры». Пандемия схлынула, «антиваксеров» среди нас больше нет. Понятие «локдаун», по-моему, осталось только в воспоминаниях о том периоде. А вот слово «зумиться» осталось, потому что осталась технология, которую мы взяли с собой в нашу постпандемийную жизнь.

Что касается военной операции на Украине, во-первых, появилась аббревиатура СВО и производные от нее сложносоставные слова — СВО-доброволец, СВО-помощь. Очень много графологических изменений пошло за счет букв Z и V. Что из этого в языке останется, мы с вами узнаем только спустя время.

 «Изучение языков так же важно, как физика»

— Как вы относитесь к идее сокращения преподавания европейских языков в школах и в вузах?

— Я в принципе не очень хорошо отношусь к идее сокращения преподавания иностранных языков, неважно, европейский это язык или нет. Изучение иностранных языков так же важно для развития мозга, для развития мышления, как математика и физика. Очень часто за счет того, что мы узнаем другую языковую картину мира, мы глубже познаем наш собственный язык. Какой ты учишь язык — это уже второстепенно.

— Как вы относитесь к предложению отменить обязательный экзамен по русскому языку в технических вузах? Логика, как правило, состоит в вопросе: «Зачем инженеру русский язык?»

— Я очень поддерживаю решение, закрепившее ЕГЭ по русскому языку как обязательный для всех, независимо от направления, на которое поступает абитуриент. Язык — это составляющая всей нашей жизни, нашей профессиональной деятельности. Мы носители языка и не можем владеть им некачественно, независимо от нашей профессиональной принадлежности. Что такое владение русским языком? Это владение всеми необходимыми речевыми и коммуникативными навыками, это способность самому составлять логически увязанный текст. Эти умения обязательно должны присутствовать и у инженера, иначе как он опишет и объяснит, что изобрел. Другое дело — содержание экзамена. Наверно, будущему инженеру не так важно владеть, к примеру, правильным морфологическим разбором слова, как будущему филологу.

«Лингвисты работают в связке с айтишниками давно»

— Есть ли всплеск интереса к филологии на фоне бума технологий искусственного интеллекта? Насколько привлечение специалистов по русскому языку сейчас востребовано в этой сфере?

— Стык лингвистики и искусственного интеллекта — это явление не новое. Лингвисты с айтишниками работают в тесной связке уже достаточно давно. Цифровая лингвистика очень популярна. Сначала филологи создают модель текстов и того, как они должны выглядеть, а потом айтишники уже облекают это в форму. Отсюда мы получаем чат-боты, онлайн-консультантов, онлайн-переводчики, редакторы текстов и прочее. То есть всегда в основе искусственного интеллекта лежит интеллект человеческий, и во многом это интеллект филологов.

Лингвистик же на самом деле существует много. Например, сейчас стремительно набирает обороты юридическая лингвистика. Юрист-лингвист может оценить, принадлежит ли текст автору, есть ли в нем социальная опасность. Еще одна безумно интересная и востребованная область — психолингвистика.

— Сейчас мы видим всплеск интереса к ChatGPT, «Дали» и другим программам искусственного интеллекта. Вам пришлось подстраиваться и адаптировать под них программу обучения?

— Мы пока программу не меняем. Образовательная программа — это достаточно консервативная вещь. Изменить что-то в процессе обучения и изменить что-то в образовательной программе — это две разные вещи. Но мы очень остро реагируем на такие явления, пытаясь понять и спрогнозировать, что они повлекут за собой. Мы противники каких-то запретов. Запретить можно все что угодно. Вопрос того, как ты будешь контролировать это и, самое главное, зачем. Если нам предстоит жить с этими нейросетями, наверно, лучше нам сейчас привыкать и учиться этим управлять, а не просто установить на них запрет.

Мы начинаем думать, как начать перенастраивать преподавателей и изменить требования к дипломной работе. Говорят, что нейросеть скоро заменит переводчиков и сама профессия станет мало востребована, останется только на каком-то элитном уровне. Но даже если письменные тексты будет переводить искусственный интеллект, то сохранится потребность в редакторах, которые будут перепроверять за ним его работу.

Нужно не пытаться подмять реальность под себя, а научиться управлять теми процессами, которые происходят в этой реальности. В свое время был известный комсомольский лозунг: «Если пьянку невозможно остановить, надо ее возглавить». Здесь то же самое.

— К вам обращаются крупные IT-компании? Тот же «Яндекс», например: «Дайте нам людей, у нас тут необученный искусственный интеллект в больших количествах»?

— Я не могу сказать, что они приходят. Что касается «Яндекса», у нас есть очень серьезные совместные проекты: мы филологически обеспечиваем то, что они делают в области IT. У нас есть проекты и с «Росатомом»: мы очень много работаем с теми компаниями, которые считаются высокотехнологичными и которые никто и никогда в обычном сознании не свяжет с филологами. Мы себе ставим задачу разбить наконец-таки стереотип, который складывается вокруг понятия «филолог». В массовом сознании это кто-то с томиком Пушкина под мышкой, с протертыми локотками в пыльной библиотеке под зеленой лампой, выписывающий фразы из «Евгения Онегина» или «Бориса Годунова». Такие тоже есть, но все-таки лингвистика — это одна из наук передового знания.

— Как меняется спрос на специальность?

— Несмотря на высоченный балл при поступлении, количество человек, подавших заявление, на одно бюджетное место только возрастает. У нас растет конкурс в магистратуру, особенно среди зарубежных филологов. Огромная часть наших аспирантов — это китайцы и вьетнамцы.

«Никто не говорит, что Улицкая не писатель»

— Несколько ведущих российских писателей, которые выразили несогласие с текущей политикой, оказались под негласным запретом. Как это на вас отразилось? Вы стали менять программы, темы кандидатских и так далее?

— Образовательная программа у нас не потребовала внесения каких-то изменений, потому что мы изучаем в основном классику. Современных писателей очень сложно изучать в рамках основной образовательной программы. Их творчество не совсем устоялось для того, чтобы его можно было как-то анализировать с точки зрения образования. Мы можем сколько угодно обсуждать тексты Людмилы Улицкой (признана Минюстом иноагентом), других современных писателей, но это будет носить характер дискуссии, а не образования. По поводу дипломов и диссертаций: да, мы стараемся рекомендовать все-таки придерживаться изучения творчества тех авторов, которые не проявили себя в антироссийской позиции. Но ни одно из политических решений не носило характер отмены творчества. Никто же не сказал, что Улицкая — это не писатель. Речь идет о продаже ее произведений. На данный момент это вредно для нашей страны.

— Когда ждать и ждать ли новых изменений в правилах русского языка?

— Я очень надеюсь, что все-таки мы разберемся с буквами «е» и «ё», поскольку это действительно мешает жить. Нам постоянно приходят запросы от нотариальных контор по поводу написания фамилий: в паспорте написано «Селезнев», а он «Селезнёв». Давать ли ему наследство? Но я все же надеюсь, что мы не потеряем букву «ё».

Я также надеюсь, что не будет никаких революционных изменений по отношению к языку в целом. Потому что лексикографическое закрепление словарных единиц не терпит спешки и суеты. Любое слово, любая словоформа должны вылежаться, покрутиться в каких-то контекстах и только потом попадать в словари.