Гастарбайтер Немо

Они держатся зубами, пока руки заняты.

Каждую весну в Подмосковье высаживается десант сезонных рабочих, выходцев из южных республик. Наш юго-восток отдан узбекам: раньше в апреле, а теперь и в конце марта первые «ласточки» появляются у запертых дач. Посиневшие от холода и такие несчастные, что и дачникам приходится «открывать сезон» на месяц-полтора раньше.

Большинство из нас после телефонного звонка от бригадира о том, что «ребята приехали», просто оставляет им ключи от тех помещений, в которых они и живут потом до ноября. Оставляет без всяких опасений, потому что пребывание такой бригады на участке – гарантия от дачных воров.

Потом эти ребята живут аккуратно, вежливо, уходят работать рано, приходят поздно, работают много, до изнеможения, мало спят, мало едят, иногда вообще голодают...

В девяностые в наших деревнях энергично строились какие-то уроды, которые после окончания сезона денег узбекам просто не платили. Потом эти уроды или перестреляли друг друга, или засели надолго – кто в колониях, кто во властных структурах. Последние годы строятся нормальные люди, не роскошно, трудно, но деньги за работу платят, как договаривались. И может быть именно потому, что платят реальные и немалые деньги, наладился, организовался и труд гастарбайтеров.

Режим работ, территории, проценты от общих сумм, какие-то свои внутренние законы, своя этика – всё это создало жёсткий каркас сезонного трудового лагеря, в котором каждый находится на определенном ему месте или нигде. В это «нигде» поначалу попадали многие; теперь наученные чужим опытом, держатся за своё место зубами, пока руки заняты.

Случается, что только зубами и держатся. Они ведь семь месяцев работают в прямом смысле на износ: немолодой и нездоровый не выдерживает больше пяти-шести сезонов. Но если у него нет выбора и пятеро детей, он всё равно приезжает, измученный уже в мае, а в июле похожий на высохшую коричневую мумию.

Проку от такого работника бригаде нет; он лишний. За него приходится работать другим, потому что работы много и её нельзя упустить. Если узбеки в составе восьми человек не сумеют «окучить» хотя бы небольшой участок закрепленной за ними территории, старший бригадир пришлет другую бригаду, а этой придется уезжать. Вызвать сменщика бригада не имеет права: места в ней закрепляет не бригадир, и не старший бригадир, а кто-то над ними. Таким образом, ослабевший, больной работник – тяжёлая обуза, предмет раздражения, но уйти он должен только по своей воле. Для этого его выживают, выдавливают, перестают кормить, называть по имени, его стараются не замечать. Хозяева, нанимающие бригаду, тоже перестают понимать, есть он, этот гастарбайтер Немо или уже уехал: вроде не видно его было целую неделю, потом снова мелькнул…

А может и не он это вовсе, а кто-то похожий на него. Бригадир по имени Довлат, если мы его спрашивали, пожимал плечами с какой-то ухмылочкой, говорившей, видимо: а какая вам разница…

Милые ребята, улыбчивые, уважительные, безотказные, научились играть свои роли, как истинные профессионалы, с подтекстом, типа: какая вам, богатеньким москвичам, разница, что там у нас, за кулисами…

А за кулисами наш гастарбайтер Немо, наконец, сдался. Лёг и больше не смог встать.

Нет, они не звери, эти ребята. Хоть и в последний момент, они опомнились. Довлат и Али прибежали среди ночи просить помощи, вызвать врача, сделать что-нибудь… К счастью, у нас скорая ещё приезжает просто к человеку. Немо увезли в больницу. Его две недели лечили московские врачи. Но он умер.

Это было год назад. А в этом году, в первый же день весны позвонил бригадир Довлат и попросил подтвердить приезд тех же восьми человек. Он сказал, что восьмым они взяли в бригаду Мурата, что он старший сын того – Довлат не назвал имени, но мы поняли – того, Немо.

Видимо, выбора у семьи Немо по-прежнему нет. Догадываюсь, что этому Мурату лет пятнадцать, хотя выдадут его за восемнадцатилетнего, и работать заставят, как взрослого мужика. Хотя… Это зверь остается зверем, а люди всё-таки меняются.

Виктория Велесова